Врубель. Ангел
с душой Тамары
|
|
Для М.А.Врубеля отношение отца к искусству не могло быть тайной, он знал, что его вкусы и суждения не поднимаются выше среднего уровня образованной публики, но от этого не становилось легче. Он понимал, что добрый и любящий отец сокрушается и страдает оттого, что его сын все еще остается нищим и неизвестным художником; но все же он предпочитал нужду и независимость жизни в многодетной семье, где скромное жалованье отца было единственным и сравнительно скудным источником существования.
Дома он мог бы весь отдаться своему Демону без забот о «хлебе насущном», однако сын не принял доброго предложения отца. В продолжение почти четырех киевских лет (1886-1889) «Демон» оставался для Врубеля программным произведением, его духовной жаждой и надеждой. Он верил, что «Демон» составит ему имя, и что бы он ни писал в эти годы, Демон так или иначе жил в нем, неизменно участвовал во всей его жизни. Холсты с изображением Демона переезжали вместе с художником с квартиры на квартиру, из одной временной мастерской в другую, часто этот образ возникал заново, а прежние холсты записывались чем-нибудь другим. Духовная жизнь Врубеля как художника сделалась невозможной, немыслимой без Демона;
недаром через два с лишним десятилетия
мучительной работы над заветным образом, когда жизнь Врубеля оборвалась, люди говорили и писали о том, что его Демон - это и есть сам художник.
Постоянная нужда и неизбежная при ней необходимость заказных работ отвлекали художника от последовательного воплощения страдающего и скорбного, но властного и величавого духа. Он брался за картины, казалось, далекие от Демона, даже ему чуждые, но скорбный дух сообщал всему, что писал Врубель, свою печаль, свои думы, свой тон. «Восточная сказка» - изображение гарема какого-то восточного принца, падишаха в шатре из персидских ковров, все сотканное из узоров тонкого причудливого орнамента, непостижимым путем вызывает в памяти более поздние иллюстрации художника к поэме Лермонтова, в особенности листы «Танец Тамары», «Тамара и Демон», притом напоминают не одним лишь восточным ковровым декором,
а таинственностью выражения сдержанной печали и молчаливого томления духа.
В октябре 1886 года Врубель писал сестре, что «Восточную сказку» «после долгих и неудачных проб перекомпоновки решил воспроизвести по очень законченному эскизу, сработанному еще в течение прошлой зимы...», следовательно, в Одессе, когда была задумана тетралогия. Весьма возможно, что «Восточная сказка» есть парафраз одной из композиций тетралогии, о которой Михаил Александрович писал из Одессы. Подтверждением может быть и сохранившийся щедевр «Девочка на фоне персидского ковра», исполненный им в том же, 1886 году. Посадив на фоне дорогого старинного ковра дочь киевского ростовщика, художник увидел в ней юную Тамару - оттого, наверное, так глубок взгляд ее бездонных черных глаз, так прекрасно и таинственно,
как у сказочной княжны, юное лицо.
Врубель откладывал работу над Демоном, отворачивал холст к стене, стремился отвлечься от него, чтобы найти контакт с публикой, которая не хотела ничего у него приобретать. «Этюд девочки», как скромно назвал он свое законченное талантливейшее полотно, оставался у художника. Спасаясь от голода, он дает уроки рисования, выполняет неинтересные, недостойные его призвания и таланта заказы, «жизнь его временами становится невыносимой», его одолевают сомнения, «самозаумение». «С каждым днем все больше чувствую, что отречение от своей индивидуальности и того, что природа бессознательно создала в защиту ее, есть половина задачи художника,- пишет он в одну из таких горьких минут.- А может, я и говорю вздор».
Для поправления своих дел и привлечения публики он берется за христианские сюжеты и решает быстро катнуть «по небу полуночи», но, кроме рисунка, о котором вспоминал Н. А. Прахов, от этого замысла ничего не сохранилось. Затем он берется за изображение Христа, задумав создать трилогию: «Моление о чаше», «Христос в Гефсиманском саду» и «Воскресение». Пишет первый сюжет для сельской церкви в имении Тарновских «Мотовиловка», и здесь же летом 1887 года он исполняет изумительные эскизы для росписи Владимирского собора - вдохновенный замысел гения, рожденного для творчества монументального размаха. Но и картины с изображением Христа и богоматери, которые художник
писал для «жизни», выходили из-под его кисти столь непохожими на то, к чему привыкла или привыкала публика, что на продажу их мог рассчитывать лишь сам автор, имевший слишком отвлеченные представления: «... что публика, которую я люблю, более всего желает видеть? Христа. Я должен ей его дать по мере своих сил и изо всех сил. Отсюда спокойствие, необходимое для направления всех сил на то, чтобы сделать иллюзию Христа наивозможно прекрасною - т. е. на технику».
Работа над картиной «Христос в Гефсиманском саду» представлялась Врубелю временным отдыхом от главного образа: «Спокойное сосредоточие и легкая слащавость первого сюжета более мне теперь к лицу». Он рисует и пишет «изо всех сил Христа», но «вся религиозная обрядность, включая и Христово Воскресение», ему даже «досадны, до того чужды». И в Христе он видит лишь трагический образ - олицетворение неотвратимости страданий и одиночества, презрения толпы, готовой в невежестве своем распять и пророка, и Мессию; недаром лучшее, что сделал Врубель на евангельские темы,- это эскизы «Надгробного плача»:
Нет слез в очах, уста молчат,
От тайных дум томится грудь
И эти думы вечный яд, -
Им не пройти, им не уснуть!
Эскизы Врубеля «Надгробный плач» и «Воскресение» не приняли. Те, от кого зависело - принять или не принять, вряд ли могли оценить по достоинству их своеобразную духовную глубину и высокую монументальность. В.М.Васнецов и А.В.Прахов, конечно, увидели в них необыкновенный талант художника, но его «превосходные», по выражению Прахова, эскизы шли вразрез с тем, что они считали приемлемым для собора и что в нем уже было написано Васнецовым и его товарищами.
В конце 1883 года Врубель наконец принял участие в соборных работах. «Покуда это, разумеется, не le bout du monde (не бог весть что),- писал он сестре,- а всего композиция и надзор за исполнением орнаментов в боковых наосах». Он надеялся, что ему все же дадут возможность выполнить не только декоративную, но и лицевую живопись в соборе, но надежды его не оправдались. Он продолжал метаться в поисках заработка, дошел до того, что взялся раскрашивать фотографии, но все же не оставлял заветный образ. Свою медлительность он объяснял родным тем, что у него нет подходящей натуры. «Он говорит,- писал В. А. Врубель 11 июля 1888 года,- что надо Демона рисовать с натуры,
для этого он собирается ехать в Константинополь». Разумеется, без денег Врубель никуда ехать не мог, но если бы ему удалось отправиться в Константинополь, он и там не нашел бы натурщика для своего «мятущегося человеческого духа» потому, что турки и греки не более подходили для Демона, чем русские, украинцы, евреи в Киеве или обитатели сумасшедшего дома в Кириллове.
Затруднения художника были, очевидно, в том, что он еще неясно видел лик того, чей духовный образ знал так же хорошо, как самого себя. Оттого он множество раз принимался за холст, писал и рисовал голову, бюст своего героя, счищал написанное и начинал заново, снова бросал сделанное, записывал другими изображениями (например, «Кармен» или «Цирковая наездница»). Художник отступал на время, «делал отвод», как будто для того, чтобы дать себе отдых, или надеясь таким приемом «обмануть бдительность гордого духа», но Демон не показывал своего лица. Тогда Врубель решил вылепить его из глины: «...вылепленный, он только может помочь живописи,- думал художник,
- так как, осветив его по требованию картины, буду им пользоваться как идеальной натурой». Первый опыт гигантского бюста, по мнению его автора, не удался: «...он вышел очень впечатлителен, но развалился». Врубель сделал маленький - в 1/3 натуры: «Закончил сильно - но утрированно; нет строя». Затем он взялся за фигурку Демона, надеясь и рассчитывая при удаче поставить эскиз на предполагаемый конкурс проектов памятника Лермонтову.
Скульптура также не удовлетворила художника: большой бюст он бросил там, где лепил - в школе Мурашко. Бывший ученик этой школы Л. М. Ковальский помнил, что Врубель лепил Демона - «странную голову и поразительно похожую на него самого». Мурашко описал его по-другому: «Это было суровое молодое лицо с кучей волос на голове». Яремич утверждал большое сходство киевского бюста с тем, который был вылеплен и раскрашен художником позднее в Москве. Последний сохранился и до наших дней (Государственный Русский музей). Один (может быть, несколько) из 1 неоконченных холстов с Демоном видел писатель и критик В. Дедлов, знакомый Праховых и Врубеля. Позднее, в 1896 году, в статье он вспомнил свои сравнительно давние киевские впечатления:
«Одутловатое... лицо, без возраста. Выпуклые тусклые глаза с безумным выражением тупой, холодной, но невыразимо тяжелой тоски. На безобразном неподвижном лице - та же печать каменного отчаяния... На картине было выяснено только лицо».
Далее...
|
