Врубель. Ангел
с душой Тамары
|
|
Прошло еще время, и все вновь изменилось: «Михаил Александрович меня в отчаяние приводит со своим Демоном, он был уже великолепен и вдруг он все переделал и на мой взгляд все испортил и хочет его выставлять в таком виде, вот-то ругать будут».
Что же произошло, что заставило художника отказаться от «великолепного», почти законченного Демона-гиганта, лежащего на плаще, о котором можно судить теперь только на основании эскиза Третьяковской галереи? Очевидно, Врубель не был доволен образом могучего атлета, существа, демонического по духу, но все же земного, близкого людям. Он увидел иной облик Демона, не атлета с развитой мускулатурой тела и головой мыслителя-борца, а женственно хрупкое, почти бесплотное и бесполое существо со сказочно-таинственным лицом восточного склада, полудетским или девичьим, но исполненным выражения глубоко затаенной обиды и неистребимой гордости духа.
Этот образ он закрепил в небольшом эскизе, хранящемся ныне в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Хрупкая обнаженная фигура, покрытая, будто блестящей чешуей, цветными точками, покоится не на плаще, а на оперении больших крыльев. Изменился и окружающий пейзаж - фигура находится в горном ущелье над бурным потоком прыгающей по камням реки. Положение фигуры производит двойственное впечатление: она может восприниматься лежащей - отдыхающей, и с такой же вероятностью ее можно видеть как бы в плавном полете-парении - так понимали ее и современники Врубеля, и зрители последующих поколений. Сам художник, переписав весь холст, все испортив, по мнению его жены, был уверен, что наконец он в основном нашел того, кого искал,- своего подлинно трагического Демона.
В картине он отказался от изображения реки, увеличил место, отведенное заснеженным горным вершинам, сверкающим кое-где в лучах «румяного заката»; отблески закатных лучей горят на диадеме, которой он увенчал чело своего героя - теперь явно повергнутого, а может быть, даже разбившегося Демона; в правой, бессильно распластанной руке зажат пук павлиньих перьев его поврежденных крыльев. В картине на лице повергнутого еще более усилилось выражение безмерной тоски и безнадежности. В декабре картина была закончена и сфотографирована, вероятно, для каталога будущей выставки, для которой она предназначалась. Вопреки мнению жены художник в какой-то момент был доволен своим произведением, иначе он не позволил бы делать снимок.
Но вскоре он опять стал переписывать свое полотно, изменял облик Демона и колорит картины, не прекращая работы даже на выставках в Москве и особенно в Петербурге,
где картина была в феврале - марте 1902 года.
Александр Бенуа, очевидец последней лихорадочной работы Врубеля в Петербурге, рассказывал об этом в следующем 1903 году, когда художник находился уже в психиатрической больнице: «Каждое утро, до 12-ти, публика могла видеть, как Врубель "дописывал" свою картину. В этой последней борьбе (2 месяца спустя художник уже находился в лечебнице) было что-то ужасное и чудовищное. Каждый день мы находили новые и новые изменения. Лицо Демона одно время становилось все страшнее и страшнее, мучительнее и мучительнее; его поза, его сложение имели в себе что-то пыточно-вывернутое, что-то до последней степени странное и болезненное, общий колорит наоборот становится все более и более фееричным, блестящим. Целый фейерверк звенящих павлиньих красок рассыпался по крыльям Демона,
горы позади зажглись странным торжественным заревом, голова и грудь Демона украсились самоцветными камнями и царственным золотом. В этом виде картина была и безобразна и безумно прельстительна. Но или художник сам испугался ее, или модель коварно переменила лик свой, спутав воображение мастера и натолкнув его на совершенно иное. Произошел переворот и с тех пор картина стала тускнеть, чернеть, поза стала естественнее, голова красивее, как-то благоразумнее, а демоническая прелесть почти совершенно исчезла. Врубель и совершенно изменил бы картину, если бы его не умолили товарищи, хоть на выставке, не касаться своего произведения».
Рассказ А. Бенуа верен в основных чертах, так как он подтверждается воспоминаниями, дневниковыми записями и письмами других очевидцев-художников и родственников Врубеля, видевших основные моменты работы над картиной. Особенно важны свидетельства Е. И. Ге, сестры Н. И. Забелы-Врубель, мнению которой о своем «Демоне» Врубель в то время доверял больше всех: «Вчера писал тебе Миша, который уверяет, что ты во всем свете единственная сочувствующая ему душа. "Демона" его не покупают... Теперь он перевез "Демона" к фон Мекку в мастерскую и там над ним работает, но говорит, что ему ,,Демон" теперь не нравится». Е. И. Ге видела картину в Москве в мастерской Врубеля еще до выставок и была поражена ее красотой: «Васнецов писал Врубелю и очень верно выразился, говоря,
что его «Демон» так трагически разбит. При этом краски истинно сказочные. Пейзаж удивительно красив и мрачен». Сам Михаил Александрович был в те дни в Петербурге, куда уехал, огорченный и даже разозленный непониманием друзей - И. С. Остроухова и В. А. Серова, которым как членам Совета Третьяковской галереи он первым из художников показал свою картину.
Важны для понимания истории создания «Демона поверженного» также воспоминания В. В. фон Мекка, который близко знал Врубеля, наблюдал за его работой над картиной зимой 1901 - 1902 года, а затем купил ее у изнервничавшегося художника, когда выяснилось, что Совет галереи воздерживается от приобретения сомнительного полотна.
О вариантах облика «Демона» у В.В.фон Мекка сказано следующее: «Все эти изменения Врубель объяснял желанием дальше отойти от природы, боясь реализма, слишком земного представления о духе». Несомненно, во время работы над вторым вариантом картины художник стремился уйти от натуралистического, «слишком земного представления» о Демоне, которого он мыслил как образ-символ. Далее фон Мекк цитирует письмо художника: «Помогите и поскорее достаньте где-нибудь фотографии гор, лучше Кавказских. Я не засну, пока не получу их»,- писал мне Врубель в присланной как-то вечером записочке. Уже почти ночью я достал у знакомого фотографии Эльбруса и Казбека и послал. В эту ночь за фигурой Демона выросли жемчужные вершины, овеянные вечным холодом смерти.
«Вчера ночью я был совершенно в отчаянии от моей работы, - писал Врубель. - Она мне показалась внезапно совершенно и вконец неудачной. Но сегодня я дал генеральное сражение всему неудачному и несчастному в картине и, кажется, одержал победу».
14 февраля 1902 года И.С.Остроухов писал А.П.Воткиной в связи с «Демоном поверженным»: «У нас целая эпопея с Врубелем. Вещь он кончил. Она интересна, нет мало: она чрезвычайно интересна, но уродливость в рисунке еще есть в столь значительной степени, что я не решаюсь сказать да. К тому же вся вещь написана теперь металлическими лаками (с отливами), и что станет с нею через год, много два, никто не знает... Врубель так истерзал меня своими сценами, что не могу спокойно смотреть еще его вещь, каждый павлиний глаз крыльев Демона точно кричит мне врубелевскими изнервничавшимися криками... Я смущен, непокоен и, не говоря да, не говорю и нет...»
Еще в Москве, воспринимая с болезненной остротой критику своего произведения, Врубель все же пытался как-то ответить на замечания известных художников-друзей, от которых зависело приобретение его заветной картины в галерею. «Вчера я не успел Вам выразить моего восхищения но поводу изумительной красоты, сочетания тонов в Вашей последней картине, - писал В. Д. Поленов Михаилу Александровичу,- при этом грандиозность общей концепции, и этой страшно трагической, разбитой фигуры, павшего существа, прямо захватывает. А горы на фоне темного неба,- поразительно хороши. Все это вместе оставляет глубокое впечатление». Но в том же письме от 13 февраля 1902 года говорится: «Не знаю, кончена ли сама фигура, но мне не совсем было ясно отношение торса к ногам; правда, что Вы после еще много работали».
Даже художники, принимавшие искусство Врубеля, не могли отрешиться от требований правильной анатомии в изображении фигуры, экспрессия которой в некоторых деталях воспринималась как недостаток или уродливость рисунка. Даже старый друг художника В. А. Серов не мог преодолеть общую приверженность к анатомической правильности рисунка. Зимой 1902 года он писал М. А. Врубелю: «"Демон" твой сильно исправился и лично мне нравится - но этого далеко не достаточно, чтобы вещь эту приобрести - для чего Остроухое и я были в думе у князя Голицына... Сегодня же вечером Остроухов повидает его, дабы решить этот вопрос советом.
Свой голос я передал Остроухову, то есть он его заявит на совете. Хотя для тебя и безразлично мнение мое, то есть, вернее, критика моя, но все же скажу - ноги не хороши еще». Врубеля прямо бесила такая критика. Занятый претворением осаждавшего его величественно-трагического образа, он ощущал в себе неимоверные творческие возможности; анатомические придирки художников, даже его близких товарищей, временами приводили его в невозможный гнев: он утрачивал всякий такт, бранился, оскорблял Серова, Остроухова, свою жену. Несомненно, вспышки гнева могут быть объяснены тем состоянием нервного перевозбуждения, в котором он писал своего «Поверженного». Вместе с тем в этой критике он усматривал проявление не личных вкусов и склонностей своих друзей, а узурпацию эстетических норм, диктаторство школы или привычку «толочься, как комары в вечернем воздухе».
Ему думалось также, что художники и вместе с ними публика заражены толстовско-христианскими идеями и не приемлют «многое сильное, даже возвышенное в человеке» - именно то, что он стремился выразить в своем произведении.
Посылая своего «Демона» на 4-ю выставку «Мира искусства» в Петербург, Врубель не был уверен в том, «что будет принят», и просил петербуржцев защищать картину. В письме Е. И. Ге он утверждал, что его искусство «изо всех сил старается иллюзионировать душу, будить ее от мелочей будничного величавыми образами», но обыватель, зараженный толстовскими идеями, «с утроенной злостью защищает свое половинчатое зрение от яркого света. Перед патетическим он вздыхает о милой его отрыжке и жвачке мелочного, будничного якобы натурализма».
Далее...
|
