"Несется конь
быстрее лани..."
|
|
Вернувшись к «Герою нашего времени», мы найдем три рисунка: «Княжна Мери и Грушницкий», «Дуэль Печорина с Грушницким» и «Печорин на диване», которыми исчерпывается участие Врубеля в иллюстрировании романа. Последовательность рассмотрения рисунков в данном случае подсказывает их расположение во втором томе издания: в самом начале романа идет изображение Печорина на диване, которое помещено как эпиграф перед названием. Очевидно, редактор и художник считали этот рисунок заглавным портретом героя романа, раскрывающим самое важное в характере, а не только иллюстрацией к ночи перед дуэлью, - к тем страницам, с которыми он сюжетно связан:
«И, может быть, я завтра умру! и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно».
В истории рождения этого рисунка есть какая-то тайна, потому что современники его создания оставили не во всем совпадающие свидетельства. Яремич, со слов Е. П. Кончаловской, излагает эту историю следующим образом: «В один из вечеров по обыкновению сидели за чаем у Кончаловских, Врубель вдруг встал из-за стола, пошел в кабинет отца Е. П., взял чернила и сделал Печорина на диване - тот самый лист, который вошел в издание сочинений Лермонтова; и сделал в полчаса, а может быть, в час и, показывая барышням совершенно законченный рисунок, спрашивал: „Что, можно в этого господина влюбиться?»
Но Н. А. Прахов, утверждавший, что многие рисунки к Лермонтову появились на его глазах, писал: «Для типа Печорина, сидящего в кабинете на оттоманке, покрытой восточным ковром, Врубелю послужил молодой моряк Н. Д. Свербеев, приезжавший на короткий срок в Москву к своим сестрам Елене и Любови, красивым молодым девушкам, бывавшим у Мамонтовых вместе со своей теткой С. Д. Свербеевой... Коля Свербеев, как его звали у Мамонтовых, даже позировал Врубелю, что бывало очень редко».
Можно думать, что рассказы Яремича и Прахова содержат противоречивые свидетельства, но, может быть, в них и нет существенного противоречия: Врубель мог подсмотреть у Мамонтовых в молодом моряке Свербееве черты Печорина и даже сделать зарисовку, а потом, у Кончаловских, внезапно увидев «духовным взором» всю композицию, пойти в кабинет, быстро перенести сложившийся образ на лист бумаги и совершенно завершить его как одну из иллюстраций к роману. Наверное, Врубель остался доволен своей работой - иначе он не стал бы показывать ее барышням, да еще и с коварным вопросом галантного кавалера.
Более существенный вопрос состоит в том, что произошло в самом художнике за два года, отделяющие московский рисунок Печорина от его киевского предшественника? Сравнение этих двух образов показывает, что в московском листе Печорин совсем иной, чем в киевском: в нем нет совсем или слишком мало автопортретных черт Врубеля, образ резче, демоничнее; это - потомственный аристократ, молодой «светский лев» и романтический герой одновременно. Очевидно, художник во втором рисунке желал создать портрет Печорина таким, как его видел Лермонтов, но все же не мог отрешиться и от своего представления и невольно отступил кое в чем от литературного портрета, от описания облика «Героя нашего времени».
У Врубеля, как и у Лермонтова, Печорин - красавец: «...стройный тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными...». Но вопреки Лермонтову у Врубеля Печорин скорее высокого, чем среднего роста; нос у героя нисколько не «вздернутый», а врубелевский - тонкий, орлиный; художник подчеркнул «бледный благородный лоб», живописно обрисованный вьющимися от природы волосами (это было и в первой акварели), он стремится нарисовать худобу «его бледных пальцев» и следует
за автором во всех остальных деталях литературного портрета: «Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были черные - признак породы в человеке... карие глаза; о глазах я должен сказать еще несколько слов.
Во-первых, они не смеялись, когда он смеялся!.. Это признак - или злого нрава, или глубокой, постоянной грусти. Из-за полуопущенных ресниц они сияли каким-то фосфорическим блеском, если можно так выразиться. То не было отражение жара душевного или играющего воображения: то был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный...»
Это описание внешности, особенно выделенные нами строки, убедительнее, яснее «читаются» в московском рисунке, где Врубель стремился уйти от себя и дать во всем лермонтовского Печорина, хотя герой оставался в чем-то близким художнику.
Продолжая сравнение, мы увидим, что для иллюстрации Врубель выбрал другой момент ночного бдения Печорина перед дуэлью. В первом рисунке - свечи зажжены недавно, герой сидит на диване в начале ночи; он размышляет, может быть, о состоявшемся против него заговоре, о том, как перехитрить своих противников, может быть, о прошедшей жизни, о своей судьбе. В иллюстрации - свечи догорели... «Наконец рассвело. Нервы мои успокоились» - Печорин изящно полулежит на оттоманке; он полон решимости и силы, он готов к дуэли,- риск, возможность смерти не тревожат его, он «доволен собой». Антураж портрета изменился мало - та же оттоманка, покрытая восточным ковром,
оружие на стене, тот же низенький восточный столик с витыми ножками,- лишь ампирный стул передвинут вправо от столика, и все жилище Печорина нарисовано пластичнее в свете раннего утра. Некоторые отступления Врубеля от описания внешности героя не заслоняют главного - это лермонтовский Печорин, портрет героя, адекватный литературному, по праву занявший место заглавной иллюстрации романа.
К сказанному нужно добавить, что, создавая образ Печорина, Врубель, наверное, внимательно перечитал статью Белинского о романе, потому что, как мы думаем, свое понимание Лермонтова он сверял с пониманием критика и мыслителя, суждениям которого доверял с юношеских лет. В статье о «Герое нашего времени» Белинский писал о рефлексии века, которая приводит даже незаурядных людей к апатии и охлаждению к жизни: «Отсюда: томительная бездейственность в действиях, отвращение ко всякому делу, отсутствие всяких интересов в душе, неопределенность желаний и стремлений, безотчетная тоска, болезненная мечтательность при избытке внутренней жизни. Это противоречие превосходно выражено автором...».
Рисунок служит подтверждением тому, что художник разделял этот вывод критика.
Превосходным дополнением к портретному образу героя служит лист «Дуэль Печорина с Грушницким». Бесстрашие, гордость и безмерный эгоизм Печорина, не остановившие его руку в момент дуэли, поглотившее его целиком чувство смертельной мести слабому и жалкому Грушницкому, вместе со всем окружением офицеров ненавидевшему надменного «аристократишку», здесь ничем не завуалированы. Облик Печорина тот же или почти тот же, что и в портретной композиции, но его презрение ко всему на свете, утверждение своего превосходства яснее выступают в выразительности породистого лица, в твердой постановке фигуры.
Врубель шел за Лермонтовым и в изображении дуэли и места действия: узенькая треугольная площадка на вершине отвесной скалы «была покрыта мелким песком, будто нарочно для поединка. Кругом, теряясь в золотом тумане утра, теснились вершины гор...». Поразительно точно найден художником этот высокогорный пейзаж с помощью черной акварели и белил на коричневой бумаге! Деталей здесь меньше, чем в предшествующем рисунке,- лишь пустой ящик для пистолетов и один из них, отброшенный Печориным...
«Я выстрелил...
Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было. Только прах легким столбом еще вился на краю обрыва.
Все в один голос вскрикнули.
- Finita la comedia! - сказал я доктору.
Он не отвечал и с ужасом отвернулся».
Этот момент и выбрал Врубель за литературную основу своей композиции. На том месте, у острого угла скалы, где стоял Грушницкий, над обрывом клубится легкий столб «праха», переданный с помощью акварельной размывки, а еще дальше громоздятся складки гор, закрывая собой небо. Печорин только что произнес свои мрачно-жестокие, тяжелые и для него, «как камень на сердце», слова... В его фигуре выражена твердость человека, взявшего на себя «всю тягость ответственности», холодного, как камень. Секунданты - драгунский капитан и доктор - отвернулись от него.
Другие персонажи романа, кажется, не интересовали Врубеля. В рисунке «Княжна Мери и Грушницкий» не видно стремления художника к основательности психологического выражения характеров. Антипод героя смотрится просто несчастненьким солдатиком, а княжна - хорошенькой куколкой: «Легче птички она к нему подскочила, нагнулась, подняла стакан и подала ему...» - большего, кажется, художнику было не нужно. Но в этой иллюстрации, отправной в повести по своему сюжетному ходу, не вдаваясь в психологию, художник решает другую художественную задачу: с помощью особой пуантилистической техники рисунка он
создает поэтическое ощущение зарождения любви Грушницкого к Мери - раненого бедного юнкера к недоступной красавице княжне. «Воздушность», поэтическая атмосфера этой встречи у нарзанного источника во многом обусловлены этой манерой письма «точками», которая помогает передать прозрачную трепетность солнечного воздуха и овеянных им фигур. Интересно, что в этом рисунке облик Мери - создание воображения художника. У Лермонтова о ее внешности сказано немного и так, как ее видит Печорин: стройная, «прехорошенькая», «ее легкая, но благородная походка имела в себе что-то девственное, ускользающее от определения, но понятное взору»,
«бархатные глаза... нижние и верхние ресницы так длинны, что лучи солнца не отражаются в ее зрачках...» Врубель нарисовал стройную, тонкую и гибкую красавицу грузинского типа, в которой угадывается Тамара из «Демона». Не Мери, а Тамара занимала его помыслы, и потому он всюду видел лишь образ подруги своего и лермонтовского трагического героя.
Далее...
|
