Врубель. Ангел
с душой Тамары
|
|
Художник предугадал отношение большинства публики и критики к своему произведению. Ни одна картина на последних выставках не возбуждала таких крайних и противоречивых мнений, как именно эта. Единственным сочувственным отзывом о «Поверженном» была статья М. Судковского в газете еще во время выставки: «В картине есть то, что должно быть во всяком произведении истинного искусства... подымающего нас от повседневных меркантильных интересов... "Демон" Врубеля - это гордый дух, восставший против этой серой бесцветности, дух, жаждущий беспредельной свободы творчества, это не злой дух,
это - радужно-крылатый гений человечества, поверженный серостью обыденной жизни; но поверженный на горах, униженный - он остается могуч и верен своим чудным до ослепления мечтам».
Трудно представить, сколь мучительной для Врубеля в его тогдашнем состоянии была хула публики, критики и замечания друзей. О последних он не мог не думать, но все же главное, что заставляло его непрерывно переписывать картину, состояло в том, что в его сознании, близком к эйфории, непрестанно менялась концепция образа. После того как еще в ноябре 1901 года он отказался от мощного Демона-бунтаря, обдумывающего план мести или борьбы, и стал разрабатывать противоположную концепцию Демона повергнутого, трагически разбившегося, он уже не смог остановиться и на этой второй идее образа, временами охладевал к картине и тогда говорил жене, «что ему "Демон" теперь не нравится».
И в разбитом поверженном герое он стремился выразить «сильное и возвышенное в человеке», но даже доброжелатели его не видели этого и говорили в лучшем случае лишь о «грандиозности общей концепции», о «страшно трагической, разбитой» фигуре «павшего существа», о красоте пейзажа и горящих красках. Оттого, может быть, художник вновь принимался писать по законченной картине, усиливать выражение сильного и возвышенного, а не только страшно трагической разбитости «Поверженного». Так менялись облик, положение героя в картине, ее колорит, отражавшие процесс мучительной борьбы художника с обуревавшим его образом, с самой изменчивостью своего художественного сознания. В этой связи становятся понятными отрывочные высказывания
Врубеля о своей картине: «Когда один из зрителей спросил, что означает положение его последнего "Демона", - мечтательно глядя на самое драматическое проявление своих художественных усилий, мастер с улыбкой сказал: "Отдыхает... нежится..."». А в дневнике Е. И. Ге есть такая запись: «... 12 марта. Пришел Врубель. Он и сегодня еще утром до открытия выставки писал "Демона" и говорит, что теперь "Демон" не повержен, а летит, что он теперь будет писать другого Демона и отправит в Париж к 18 апреля». Быть может, Врубель исполнил бы свое намерение и написал новое произведение в иной концепции, но нечеловеческое перевозбуждение и напряжение всех сил сломило его, и он невольно оставил и свою картину вместе с покинувшим его Демоном.
Вариант картины, сохранившийся на холсте, несет печать последней мучительной работы художника. Его не устраивали ни красота ангела, ни безобразность разбившегося Демона, он снова искал выражения несломленности, неповерженности духа в своем герое и вернулся отчасти к первому замыслу (эскизы Государственной Третьяковской галереи): правая рука, которая бессильно лежала с пучком перьев, теперь энергично поддерживает голову, лицо стало мужественнее, сильнее по своим чертам, взгляд из затемненных глазниц горит мрачным огнем решимости и гнева; торс и ноги остались непереписанными, поэтому сохранилось и общее впечатление хрупкости, может быть, разбитости тела. Одержимый жаждой возвышенно-трагической выразительности образа,
художник видел ее в страшном контрасте слабого, будто «пыточно-вывернутого» тела и величия несломленного гордого духа; при этом изломанность фигуры мыслилась не результатом просто физического падения повергнутого с высоты неба в пропасть земную, а изобразительной метафорой пережитых пыток духа, нравственных нечеловеческих страданий Демона.
Картина была приобретена для Третьяковской галереи в 1908 году, хотя опасения И. С. Остроухова в том, что темнеющие металлические лаки изменят колорит полотна, оправдались. Краски, конечно, потемнели, особенно погасли они в оперении крыльев, сказочно сверкавшем радужными переливами в тот год, когда картина была на выставке. Но - и это самое поразительное - экспрессия «Демона» не умалилась, все полотно приобрело цельность, сгладились следы чрезмерного возбуждения, лихорадочного писания, которому, казалось, были чужды любые технологические правила живописи. Среди погасшего сверкания крыльев, в сгустившихся ледяных сумерках горного ущелья лишь на отдаленных вершинах светятся отблески
вечерней зари и лучи заката горят на «царственном золоте» венца на голове Демона.
Настоящая жизнь большого произведения искусства начинается за порогом мастерской художника, поэтому важно последовать за «Демоном» по страницам книг и журналов от времени его рождения до наших дней. Только при таком методе можно понять и врубелевское, и лермонтовское, и то, что видели в нем люди разных общественных слоев и поколений. Многих исследователей искусства Врубеля, особенно тех, кто видел его связь с поэзией Лермонтова, занимала загадка «Поверженного» - разбился Демон или не разбился, повергнут он окончательно или нет? В зависимости от ответа на этот вопрос решалась проблема самостоятельности и своеобразия врубелевского образа по сравнению с Демоном Лермонтова. Во всем этом следует внимательно разобраться.
В Киевском музее русского искусства хранится карандашный эскиз 1901 года, называющийся «Разбившийся Демон» (было у него и название «Разбитый»). Хорошо знавший Врубеля Н.А.Прахов сравнивал этот эскиз с картинами «Сидящий» и «Поверженный» и находил в эскизе «конец борьбы, гибель надежд, сломленный порыв духа, отчаяние и гибель». Но Прахов утверждал, что «картину на эту тему Михаил Александрович не написал, да и не мог написать - в характере его были "противоречия", в повседневной жизни были моменты "самозаушения", но не было упадочного настроения, и "Демон" Врубеля не мог разбиться в порыве отчаяния... В последней картине Врубеля он не разбился, а только томится...».
Выделенные нами строки заключают в себе объективное и тем более убедительное суждение, что сам художник, как мы уже знаем, на первом и последнем этапах работы над большим «Демоном» стремился к выражению «сильного и возвышенного» в человеке и видел опять своего героя не разбитым, а летящим. Из всех мнений о своем произведении Врубель находил самым верным толкование образа М. Судковским, в статье которого ему, вероятно, была близка мысль о том, что его «Демон» - не злой дух, а «радужно-крылатый гений человечества, поверженный серостью обыденной жизни; но поверженный на горах, униженный - он остается могуч и верен своим чудным до ослепления мечтам».
Кто знает, если бы Врубель сохранил душевное здоровье, понимание «Демона» публикой было бы иным. Но когда его поместили в психиатрическую лечебницу и слухи о болезни распространились через газеты, в картине увидели трагедию самого художника. Недоброжелатели и гонители, не скрывая радости, спешили печатно уведомить читателей, что глава русских декадентов «спятил с ума», как Бодлер, и что, следовательно, «Демон» и вся живопись Врубеля были плодом безумия. Но и те, кто так не думал, люди, ощущавшие гениальность художника и здоровое содержание его искусства, все же не могли избежать страха перед безумием и невольно искали в «Демоне» трагическую разбитость духа его создателя. А. Блок в известном стихотворении
«Врубелю», желая ободрить художника, писал:
Что мгновенные бессилья!
Время - легкий дым!
Мы опять расплещем крылья,
Снова отлетим!
И опять в безумной смене,
Рассекая твердь,
Встретим новый вихрь видений,
Встретим жизнь и смерть.
Валерий Брюсов, встречавшийся с Врубелем в лечебнице в январе 1906 года, когда слепнувший художник писал его портрет, подарил ему автограф своего стихотворения, в котором, подобно Блоку, выразил свое понимание «Демона»:
И в час на огненном закате,
Меж гор предвечных видел ты,
Как дух величий и проклятий
Упал в провалы с высоты.
И там, в торжественной пустыне,
Лишь ты постигнул до конца -
Простертых крыльев блеск павлиний
И скорбь эдемского лица!
Несомненно, поэты-символисты Блок и Брюсов чувствовали в «Поверженном» судьбу самого художника. Позднее, после разгрома революции 1905 года, Блок увидел в картине предсказание судьбы русской интеллигенции. На похоронах Врубеля он сказал: «Врубель пришел с лицом безумным, но блаженным.
Он - вестник; весть его о том, что в синелиловую мировую ночь вкраплено золото древнего вечера. Демон его и Демон Лермонтова - символы наших времен: ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет».
Далее...
|
