Врубель. Ангел
с душой Тамары
|
|
Между тем если отвлечься от Демона на скале, изображение которого кажется нарочито прямолинейным, будто внесенным в композицию искусственно в результате какого-то воздействия на художника, то без него рисунок воспринимается совершенным произведением, одним из самых лучших в серии. С какой сказочной нарядностью, темпераментностью нарисована здесь грузинская красавица, танцующая «на кровле, устланной коврами»! Ее партнер, созданный воображением Врубеля, так как его нет в поэме, и оркестр зурнисток на фоне горных скал участвуют в ритме танца, создают его так же, как ткут этот ритм узоры ковров, костюмов, чингу-ров и бубнов.
Лермонтовский образ Тамары-невесты нашел здесь, как говорят, конгениальное воплощение
в красоте «ковровой» композиции, в ее сказочности и одновременно реальности, в красоте девушки и ее танца, в котором «все ее движенья так стройны, полны выраженья, так полны милой простоты».
В издании Кушнерева поэма печаталась по списку, который был впервые опубликован в 1856 году в Карлсруэ для русского двора. Предполагалось, что это последняя редакция поэта (в настоящее время доказано, что это действительно последняя редакция поэмы Лермонтова начала 1839 года). Но в приложении кушнеревского издания были напечатаны некоторые варианты, в том числе «лопухинский» вариант редакции 8 сентября 1838 года, Врубель, очевидно, читал этот список, где характер Тамары иной, чем в «придворной редакции», и его рисунок ближе к «лопухинскому списку». Во врубелевской танцующей Тамаре, в ее изображении нет «божественной ножки», ее улыбка не похожа на «луч луны, во влаге зыбкой»,
и не «веселья детского полна» невеста в последней своей пляске.
На рисунке, как в «лопухинском» варианте поэмы, в танце Тамары раскрывается пылкая страстная натура:
Она забыла мир земной,
Ее узорною повязкой
Играет ветер; как волна,
Нескромной думою полна,
Грудь подымается высоко;
Уста бледнеют и дрожат,
И жадной страсти полон взгляд,
Как страсть палящий и глубокий!
Довольно одного пристального взгляда на рисунок, чтобы увидеть в трактовке художника именно этот характер героини. В пляске невесты Врубель впервые раскрывает южный темперамент Тамары, ее жажду любви, необыкновенность ее натуры, которая затем в поэме и рисунках освещается изнутри, из глубины ее сознания, где происходит мучительная сжигающая борьба противоположных, взаимоисключающих стремлений, где, наконец, созревает бунтарский протест против Земли и Неба. Такую пылкую и гордую героиню, которая сама желает решать свою судьбу и способна на самоотверженную любовь, а не ангельски чистую жертву, покорную богу,
имел в виду художник почти во всех рисунках, где изображена Тамара.
Несомненно, Врубель понимал, что его образ расходится с основным текстом поэмы в кушнеревском издании, но не мог и не хотел отрешиться от своего видения образа в соответствии с лермонтовским текстом «лопухинского списка». Один из вариантов большой композиции «Тамара в гробу» художник забраковал и уничтожил, но часть этого листа с изображением головы Тамары вырезал Петя Конча-ловский и сохранил таким способом этот шедевр Врубеля для истории искусства. Спасенный фрагмент восхищает чудом тонкой акварельной лепки лица, красота которого воспринимается как совершенство во всех отношениях - и благородство облика, и глубина выражения, и виртуозная техника исполнения:
Как пери спящая мила,
Она в гробу своем лежала...
Навек опущены ресницы...
Но кто б, о небо! не сказал,
Что взор под ними лишь дремал
И, чудный, только ожидал
Иль поцелуя, иль денницы?
Далее Врубель не смог во всем следовать за поэтом: красота Тамары в рисунке не «чужда выраженья как мрамор» и не лишена чувства и ума. Сам поэт противоречит себе в этой же главе, раскрывая смысл «улыбки странной», которая застыла, «мелькнувши по ее устам...». У Врубеля смысл улыбки раскрывается во всем лице, и он близок к тому, что писал о ней Лермонтов в «лопухинской» редакции:
Но темен, как сама могила,
Печальный смысл улыбки той;
Что в ней? - Насмешка ль над судьбой,
Непобедимое ль сомненье?
Иль к жизни хладное презренье?
Иль с небом гордая вражда?
Конечно, неверно думать, что художник, следуя буквально за текстом, раскрыл смысл приведенных стихов. Его изображение остается во многом самостоятельным и без сравнения с поэмой может дать основание для разночтений духовной выразительности образа. Но при всех разночтениях личного взгляда и восприятия зрителя несомненно, что в прекрасном лице врубелевской Тамары есть выражение гордого сознания значительности пережитого ею, есть тихая скорбь души, прошедшей сквозь «пыл страстей и упоенья»; и вопреки поэту в ней видна «не смерти вечная печать», а продолжающаяся жизнь мысли и чувства; мы видим, как будто дрожат густые ресницы, дышат изящные ноздри и лепестки
губ полуоткрыты едва приметным движением.
Неверно было бы также думать, что Врубель рисовал иллюстрации к поэме, попутно вчитываясь и сопоставляя ее разные варианты,- они были давно в его памяти, но к выбору того или другого содержания образа он относился, по-видимому, сознательно. Доказательством того может служить другой лист с изображением Тамары в гробу, помещенный в издании («Как пери спящая мила...»), где художник точно следует основному тексту. Здесь героиня в богатом погребальном уборе, как в «праздничном наряде», лицо ее красиво, строго и мертво; тут оно, как в поэме, исполнено красоты, «как мрамор чуждой выраженья», в нем нет ни насмешки, ни презрения, ни вражды - вместо этого в нем
выражена умиротворенность «очищения».
Сознавал ли сам художник принципиальную разность двух Тамар и у Лермонтова, и у себя? Несомненно, иначе он мог бы перенести или вклеить фрагмент, вырезанный П. Кончаловским, на новый лист и закончить всю композицию, подобную той, что вошла в издание,- так нередко он поступал и в работе над иллюстрациями, и в других случаях. Но он понимал противоречивость вариантов поэмы, колебания и непоследовательность поэта в развитии характера Тамары, в котором то усиливались бунтарское начало, затаенные демонические черты, сближавшие героиню с Демоном, жажда неизвестного и страстность души, то преобладали ангельская чистота, боязнь совращения, греха, жертвенность.
Что выбрал Врубель для воплощения в иллюстрации - мы знаем; правда, этот выбор мог быть отчасти обусловлен требованиями издателей следовать основному тексту поэмы. Но вместе с тем выбор художником характера и облика Тамары в этой и других иллюстрациях был так или иначе связан и с его личной жизнью, с тем, что он называл своим мучением. «Мучаюсь и работой, мучаюсь и порывами к кубку жизни», - писал он сестре в 1891 году.
Далее...
|
