Свидание Демона
с Тамарой
|
|
И для Врубеля «Еврейская мелодия» стала поводом, чтобы создать романтическую картину, полную фантастики в пейзаже, фигурах, восточной декоративности колорита: лунная ночь в пустыне, вдохновенный юный певец с золотой арфой в руках и мрачная демоническая фигура какого-то восточного царя, возлежащего на мраморном ложе. Может быть, Врубель вспоминал библейское описание отрока Давида - он светловолос, прекрасен, как ангел, но лицо его с широко открытыми глазами полно не только волнения артиста, но и одержимости прорицателя. Царь Саул, если Врубель имел его в виду, в узорчатой хламиде под белым бурнусом, не скрывающим шею и плечи могучего мужа, похож на страдающего Демона;
он жаждет слез, чтобы грудь не разрывалась от муки:
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал - теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный.
Царь, скрывая слезы, отвернулся от певца и погрузился весь в свой «грозный час»; в его лице выражена сила истинного драматизма, но жесты рук делают его похожим на оперного героя на фоне романтически далекой, но все же театральной пейзажной декорации. Рисунки к «Русалке» и «Еврейской мелодии» не могут быть отнесены к лучшим врубелевским иллюстрациям в издании, хотя они намного превосходят даже самые удачные рисунки других художников, помещенные в обоих лермонтовских томах.
Иллюстрации Врубеля к «Герою нашего времени» заслуживают большего внимания, чем рисунки, о которых только что шла речь: они выше по своим художественным достоинствам, и, кроме того, в них можно проследить отношение зрелого художника к Печорину. Из того, что писалось нами о печоринских чертах юного Врубеля, должно следовать его особое отношение к роману, ибо Печорин наряду с Демоном был наиболее близким художнику литературным образом Лермонтова. И в самом деле, из всей прозы Врубель выбрал лишь «Героя нашего времени», но ограничился четырьмя листами. Может быть, по условиям издания он не мог сделать большего, потому что к роману
были заказаны рисунки еще Серову и пейзажисту Дубовскому. Но главная причина, думается, состояла в другом: в том, что он видел Лермонтова в поэзии, а не в прозе; к тому же в свои тридцать пять лет Врубель уже не искал в себе Печорина, хотя и сохранил светскость и дендизм как собственную черту характера. Думается, что роман в это время отдалился от демонических образных устремлений художника, а социально-психологический анализ Печорина как Онегина в новых условиях, сделанный Белинским, Врубеля не занимал.
В своих рисунках к «Герою нашего времени» Врубель выбрал главные сюжетные узлы в повестях «Бэла» и «Княжна Мери». Из первой он взял момент разговора Азамата с Казбичем, подслушанный Максимом Максимычем. «Никогда себе не прощу одного, - говорит у Лермонтова штабс-капитан,- черт меня дернул, приехав в крепость, пересказать Григорью Александровичу все, что я слышал, сидя за забором; он посмеялся,- такой хитрый! - а сам задумал кое-что». Конечно, если бы не страсть «безумного мальчишки» к Карагёзу, в которой он признался «разбойнику» Казбичу, предлагая ему за коня все, даже свою сестру, то Печорину никогда бы не удалось похитить Бэлу,
ему не пришло бы это и в голову - отсюда берет начало дальнейшее психологическое и сюжетное развитие повесть Лермонтова.
Врубель, кажется, решил во всем следовать за писателем в изображении облика персонажей и непримиримого их столкновения. Казбич у него такой, как он описан Максимом Максимычем: «...рожа у него была самая разбойничья: маленький, сухой, широкоплечий...» Пятнадцатилетний Азамат - «головорез», избалованный, падкий на деньги, самолюбивый и вспыльчивый. «А бывало, мы его вздумаем дразнить, так глаза кровью и нальются, и сейчас за кинжал». Удивительна и необъяснима та убежденность, с которой даны Врубелем эти характеры! Они настолько лермонтовские, что кажется, будто писатель и художник имели перед глазами одну и ту же натуру, один прототип...
Между тем в этой работе их разделяла половина века и, мало того, Врубель никогда не бывал на Кавказе, но создал в Казбиче образ настоящего черкеса - абрека, воинственного свободолюбивого горца. Даже Карагёз у Врубеля такой, как описал его Лермонтов: «...и точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно... Как теперь гляжу на эту лошадь: вороная, как смоль, ноги - струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы; а какая сила: скачи хоть на пятьдесят верст; а уж выезжена - как собака бегает за хозяином, голос даже его знала! Бывало, он ее никогда и не привязывает. Уж такая разбойничья лошадь!..»
Сначала Врубель выполнил большой рисунок в половину листа светло-коричневой бумаги черной акварелью с белилами, замечательный по цельности и компактности образно-композиционной увязки всего изображения. Главное здесь - безумная ярость оскорбленного Азамата, которого Казбич пренебрежительно оттолкнул к плетню; это не подросток, а разъяренный раненый волк: с бешеным оскалом зубов и горящими глазами хищника Азамат готовится к новому прыжку; в то же время мужественный, уверенный в себе абрек сел на коня и предостерегающе схватился за рукоять кинжала. Азамат в центре листа, хотя его фигура на втором плане, он как бы попал в западню,
из которой нет выхода: справа - Казбич, слева Карагёз, который преданно смотрит на своего хозяина, готовый исполнить тотчас его волю. Удивительно красивое и глубоко выразительное по смыслу повести сочетание трех образов в одном «трехголовии», каждый из которых острохарактерен, выразителен, верен тексту. стить изображение до буквального иллюстрирования текста.
Может быть, впервые в жизни Врубель принуждал себя слушать критику заказчиков и со скрежетом зубовным или иронической улыбкой переделывать, доделывать, исполнять вновь немало рисунков, которые в первых вариантах были самыми удачными. В результате больше десятка прекрасных рисунков не вошли в издание, несколько вариантов было порвано их автором, и все оригиналы сохранились для истории русского искусства только благодаря друзьям художника.
Сам Врубель, по-видимому, не придавал иллюстрациям серьезного значения в своей программе большого творчества. Вместе с тем работа над рисунками к юбилейному двухтомнику Лермонтова была в определенной мере творческой лабораторией художника - исследованием композиционных построений, психологической выразительности в изображении, способов передачи пространства в пейзаже, движения в фигурах, декоративности и красоты фактуры всего листа, предназначенного для полиграфического репродуцирования. В этом отношении особенно красноречив большой рисунок, сделанный к поэме «Измаил-бей», -
«Прощание Зары с Измаилом»: как проникновенно передана на листе бумаги природа Кавказа, особая атмосфера высокогорного пространства, изображенная с помощью тона и точек («черви вокруг»), нанесенных пером или кончиком тонкой кисти поверх прозрачных заливок черной акварелью, тушью и сепией, создающих светлость и чистоту горного воздуха, ощущение поэтичности чувства, связанного с выражением главной сцены:
Уныло Зара перед ним
Коня походного держала...
И в этом листе поражают глубина интуиции Врубеля, реалистичность безграничного воображения художника. Если горный пейзаж он прежде видел в Швейцарии и Германии, хотя в иллюстрациях мы видим вовсе не Альпы, а горы Кавказа, то типы, характеры, например Зары, Измаила, старика чеченца, Казбича,- все они плод фантазии Врубеля, итог его художественной сублимации каких угодно впечатлений, но не натурных наблюдений и зарисовок. Как хороша Зара в рисунке! - изящная, как Бэла, но в ее девичьем лице, руках, уверенно держащих коня под уздцы, есть и преданная любовь и духовная сила героини, способной на подвиг и смертельную жертву.
Стоит также сравнить образы Казбича и Измаила в изображении, чтобы увидеть разные характеры свободолюбивых горцев, отличие не только в типе, а во всем содержании образа; первый - ловкий джигит, но самолюбивый, мстительный и беспощадный разбойник; второй - благородная натура романтического героя; его статная фигура, задумчиво-проникновенный взгляд на Зару - все другое; он идет на войну за освобождение своего народа, и потому он не может разделить любовь Зары. Даже конь здесь ведет себя иначе, чем Карагёз, - и в нем, в его сдержанной неподвижности и задумчивости есть выражение печали и торжественности прощания героев поэмы.
Далее...
|
